____________________________________________________________________

Матери моей

Идут года.. И мир , суров и нежен ,
Всё так же полон и добра и зла .
И руки , и лицо твоё - всё те же ,
Да только голова белым - бела .

Но и меня не пощадило время ,
Утратой лучших дней не обошло .
О бог ты мой , да разве это бремя
Для сердца и души , когда тепло

Твоих усталых рук ещё могу я
Принять , как дар ещё живого дня ,
И свято верить в молодость вторую ,
Пока ты мама , смотришь на меня .

У материнства беспредельны силы ,
И мать всегда стократ умножит их .
Я не могу постигнуть , как хватило
Тебя одной на нас десятерых .

Чтоб на земле нам всем легко ходилось
И каждого бы обошла беда ,
На десять ярких звёздочек разбилась
Твоей любви не меркнущей звезда...

Как братьев и сестёр , меня из дома
Земных надежд дорога увела...
Ты всё живёшь на улице знакомой
Старинного чеченского села .

И в час , когда за синеву Башлама
Уходит солнце , уступая мгле ,
Твоя тревога - искупленье , мама ,
За все ошибки наши на земле .

И для меня твоя любовь святая
Была как путеводная звезда...
Что делать ? Улетают , подрастая ,
И птицы из родимого гнезда...

Я словно стайер на последнем круге ,
Я двадцать лучших лет провёл в пути...
За все обиды , горечи , разлуки
Прости меня , родимая , прости !

______________________________________________________

ЛЕГЕНДА О ВЕРНОСТИ ДРУГА (самое первое, что я прочитал из его творчества и, что задело за душу)

Другу моему, Паше Ахмадову, посвящается

******

Седую быль поведал мне мой дед...
Давным-давно, не сосчитаешь годы,
Мальчишка жил одиннадцати лет.
Без своего и племени, и рода.

Ислам (старик продолжил не спеша)
Был сиротой, прибившимся к аулу,
Пока Саида добрая душа
Тропу его судьбы не повернула.

Саид был кузнецом, железа бог —
Во всей округе не сыскать такого,
Он мог. булатный выковать клинок
И звонкие для скакуна подковы,

И пламенное сердце кузнеца
Забыло одиночества кручину,
Ислам нашел в нем доброго отца,
Кузнец в Исламе — преданного сына.

Дни и года неторопливо шли,
Добром и злом кружила жизни вьюга,
Сын гончара — по имени Али—
Стал для Ислама самым верным другом.

Старел кузнец Саид. Его звезда
Уже клонилась к своему закату,
И он ушел, прожив свои года,
Ушел туда, откуда нет возврата.

Остыла в горне навсегда зола,
Меха давно покрылись грустной пылью,
Утрата над Исламом развела
Разлуки вечной горестные крылья.

Из сердца, как ему ты не вели,
Печаль и боль не так уходят скоро.
Шароевец [1] по имени Али
Исламу стал единственной опорой.

И тропы детства их переплелись —
Два звонких ручейка, светло бегущих
В неведомую даль. Вершилась жизнь
С добром и злом, от века ей присущим

Так быстротечно, за весной весна,
Пора беспечной юности минула,
Мужал Ислам с годами. Не одна
По нем вздыхала девушка аула.

Он проходил не в первый раз уже,
Сердца красавиц обжигая, мимо,
Ему была одна лишь по душе
Красавица аульная Фатима.

Спокойный, молчаливый, как скала,
Он в счастье не хотел пути иного,
И юная красавица была
На край земли идти за ним готова.

О, молодости чистая звезда,
Открыты для тебя надежды двери.
Но жизнь есть жизнь, и в мир надежд беда
Врывается порою хищным зверем...

Абубакар, сын сельского муллы,
Завистливый, высокомерный, жадный,
У родника, что бьет из-под скалы
Живительною влагою прохладной,

Фатиму в час заката повстречал,
Уже домой идущую с кудалом [2]...
Тропа, в аул ведущая меж скал,
Была узка, как лезвие кинжала.

Сказав Фатиме: «Я тебя люблю, —
Абубакар схватил ее за руку. —
И никому тебя не уступлю,
Клянусь Аллахом, ни врагу, ни другу!»

Оставь... Абу... я не люблю тебя!» —
Напрасны причитания Фатимы.
В ответ: «А разве женщины любя
Выходят замуж? Главное — любимы

Они должны быть нами. Потому
Тебе такой упрямой быть не дело.
Тебя не уступлю я никому,
Пока живу на этом свете белом!»

«Абубакар! Прими-ка мой салам! —
На каменной тропе у поворота
Стоял, с лица стирая капли пота,
Разгоряченный от ходьбы Ислам. —

Не надо много силы и ума,
Чтоб совершить над девушкой насилье!
Кто ей по сердцу — пусть решит сама
Фатима. Это будет справедливо».

Абубакар побагровел лицом:
«Эй, голодранец, прочь с моей дороги!
Сейчас с тобой мне спорить не пристало.
Быстрее уноси отсюда ноги...»

Ислам в ответ; «Ну что же, с подлецом
Я говорю на языке кинжала!»

И вот сошлись два кованых клинка,
Как мрак и свет в печальный час заката.
О, горцев честь, не ты ль была века
Освящена законами адата [3]!

Ударом отвечает на удар
Джигит во имя чести, а не славы.
И замертво упал Абубакар,
Пронзенный сталью, от руки Ислама.

-------------------------------------------------------
[1] Кудал - медный кувшин
[2] Житель села Шарой, член рода Шарой
[3] Обычай северокавказских горцев,
неписаный закон

Добавлено (31.12.2009, 12:50)
---------------------------------------------
Фатима, где твоей надежды свет?!
Пути Аллаха неисповедимы...
На каторгу на долгих двадцать лет
Ушел Ислам, несчастный и любимый...
Закон вайнахов[1]: прав иль виноват
Убийца — но его настигнет кара!
Конечно, знал Ислам (таков адат),
Что не простят ему Абубакара.

О как же были тягостны они
В Сибири лютой, на чужбине дальней,
Горючие безрадостные дни —
Наверно, нет ни горше, ни печальней.

Смотреть на мир (где камень, тачка, лом)
Сквозь веки глаз, изъеденные потом,
И сон раба без мыслей о былом,
И вновь до отупения работа.

Не изменить судьбы зловещий рок
Тому, кто с участью покорно сжился,
Отбыв до дня положенный свой срок,
Ислам в село родное возвратился.

Он в радости и думает о том,
Как жарко он сейчас обнимет друга.
Вот дом Али. Да! Да! Тот самый дом,
Куда войти он может и без стука.

Но что такое? Двор и пуст и глух,
Как будто здесь никто не жил отроду,
С улыбкой друга не встречает друг,
И наглухо затворены ворота.

И вдруг (откуда, он понять не мог)
К нему шагнул мальчишка (сон ли это?)
И подал вдвое сложенный листок
Бумаги светло-пепельного цвета.

Как в полусне, письмо раскрыл Ислам -
Арабской вязью выписаны строки:
«Вот и вернулся ты домой. Салам!
Да пусть зачтутся каторжные сроки

Тебе при жизни. Молодость и пыл
Нещадно угасила доля злая.
Я нашей юной дружбы не забыл!
Но видеть — не могу и не желаю!

Все лучшее, что сделать мы смогли,
Безжалостно судьба перемешала,
Твой бывший друг, сын гончара Али!»
В конце письма отчетливо стояло.

На письмоносца посмотрел Ислам
Глаза в глаза, малец глядит без страха.
«Скажи мне правду, кто тебя послал?!»
А он в ответ: «Али, клянусь Аллахом!»

За двадцать лет он ко всему привык:
Добро и зло таят людские души,
Но пусть немым останется язык,
Что в дружбе клятву верности нарушит.

«Он возвращенью моему не рад?! —
Ислам повесил голову угрюмо. —
Он больше значил для меня, чем брат!
Но он, видать, так обо мне не думал».

Так размышлял печально наш герой,
В раздумьях горьких комкая бумагу,
А солнце опустилось за горой.
Ислам, на узловатую корягу

Усевшись, весь во власти грустных дум,
Глядел в Шарой-Аргун[2] на дно ущелья,
И неожиданно потока шум
Вдруг перекрылся соловьиной трелью,

О соловей, о царственный бул-бул[3],
И боль унять ты можешь и тревогу.
И вот Ислам, когда почти уснул,
Колесный скрип услышал на дороге.

И видит он: устало путь верша,
По пыльной колее, как бы по воску,
Ступает серый ослик, не спеша,
Впряженный в двухколесную повозку.

Неторопливо колесо кружит
Вокруг оси размеренно и сухо,
В арбе седой старик полулежит
На сене, словно на охапке пуха.

Законы гор и чтить, и соблюдать
За долгий срок Ислам не разучился:
«Ваша[4], и мир тебе, и благодать», —
Он к старцу с уваженьем обратился.

«Аллах да будет милостив к тебе, —
Старик ответил и спросил Ислама: —
Что нового, джигит в твоей судьбе?
Куда путь держишь?» Тот ответил: «Прямо»

«Наверно, нам с тобою по пути, —
Сказал старик, освобождая место. —
Пожалуй, легче ехать, чем идти.
Садись в арбу. Двоим не будет тесно».

«Так чей ты сын?» — тепло спросил старик
Чтоб спутнику не причинить обиды.
Ислам ответил (но помедлив миг):
«Зовут Ислам. Сын кузнеца Саида».

«Саид?! Конечно, знал я кузнеца. —
Старик промолвил: — Был добру он предан...»
Путь жизни от начала до конца
Ислам печально старику поведал.

Все выслушал старик: «Ну что ж, сынок,
Тебе немало причинила боли
Твоя судьба. Вся наша жизнь — урок.
Мужчиной будь... На все Аллаха воля!

И, помолчав, добавил: - Мой совет -
Не торопись от друга отрекаться.
Добром и злом от века полон свет,
Они друг в друга могут наряжаться.

Хвала Аллаху, алхамду лиллах[5], —
Старик провел по бороде руками, —
Не торопись и в мыслях, и в делах! —
Добавил, погодя: — Всевышний с нами!

Теперь поспи. Полезно отдохнуть,
Когда устали и душа, и тело...» —
Туманно синим мраком затянуть
Склон и ущелья ночь уже успела.

Ислам прилег, усталостью влеком,
На теплом сене... и через минуту
Забылся тяжким и глубоким сном,
Уже почти не спавший двое суток.

Арба катилась мерно, не спеша,
И колесо натружено скрипело.
Сон — света луч, когда во мгле душа,
И сон — бальзам, когда устало тело.

Внезапно, глядя прямо в синеву,
Проснулся он от утренней прохлады.
Осел в кустах пощипывал траву,
Но старика не оказалось рядом.

«Поди свершает утренний намаз[6]», —
Подумал он. Луч солнца показался
На снежном гребне гор. Проходит час
За часом, но старик не возвращался.

Что за старик? Как их сошлись пути?
Куда он делся? Что с повозкой делать?
Кого спросить? Куда теперь идти?
Нет близких и родных на свете белом.

Ислам, не торопясь, сошел к реке.
Ополоснулся, помолился Богу,
К арбе вернулся и о старике
Подумал он со сдержанной тревогой.

Все обыскал поблизости вокруг —
Не мог же он без старика уехать.
И долго звал его, на каждый звук
Исламу отвечало только эхо.

И день угас. И снова ночь пришла.
Ислам не спал, в раздумьях и тревоге.
И в час, когда окрасилась скала
Лучом рассвета, тронулся в дорогу.

И вечером, когда на небесах
Призывно первая звезда мигнула,
Ислам с надеждой в сердце и глазах
Подъехал к незнакомому аулу

------------------------------------------------
[1] Вайнахи – собирательное название родственных друг другу народов:
чеченцев, ингушей, карабулаков, орстхойцев, кистинцев, аккинцев и т.д.
[2]Название горной реки в Чечне
[3] Соловей (арабск.)
[4] Здесь –дядя (чеченс.)
[5] Слава аллаху (арабск.)
[6] Молитва у мусульман

Добавлено (31.12.2009, 12:51)
---------------------------------------------
(Не выбирают путники приют)
И в первые же постучал ворота.
И, размышляя, кто хозяин тут,
Услышал тихий женский голос: "Кто там?"
«Я мусульманин, путник, - помолчал. -
Могу ль у вас остановиться на ночь?»
«Для гостя будет, что Аллах мне дал.
Входи, сынок, и будешь гостем званым...»

Священен гость. От Бога он всегда!
Чеченские обычаи прекрасны.
Старушка, позабыв свои года,
Засуетилась бойко, как на праздник.

Подвесила котел над очагом,
Покрытый пеплом жар разворошила,
В большую миску с кислым молоком
Вечернего чурека[1] накрошила,

«Поешь неприхотливый сискал[2] наш,
Ну а потом вопросы и расспросы.
Я сделаю сейчас жижиг-галнаш[3],
Не зря вчера чесался кончик носа.

И птица, я скажу, видать, не зря
Ко мне в окно незадолго влетела...»
Она, сама с собою говоря,
На парня молчаливого смотрела.

Пока старуха разговор вела,
Ислам сидел в почтительном молчанье.
Потом поднялся: «Распрягу осла.
Пусть отдохнет - нам в путь с рассветной ранью»

Запил чорпою[4] жирною Ислам
Жижиг-галнаш с чесночною подливой.
Вздремнул устало, не заметив сам,
Под разговор хозяйки говорливой.

Под пение аульных петухов
Внезапно на рассвете он проснулся.
Услышал шелест старческих шагов,
Привстал и удивленно оглянулся

И в миг припомнил все, что было с ним:
Потеря друга (как потеря зренья),
Аул оставил он, Судьбой гоним.
Дорога. Старика исчезновенье.

Подумал он: назначена была
Судьба такая по Аллаха воле.
Открылась дверь. Хозяйка в дом вошла:
«Зачем так рано встал? Не спится, что ли?

К родным спешишь? Но уходить чуть свет
От крова и хозяев не пристало».
Ислам сурово: «Родственников нет!
Был друг один. Да и того не стало!»

И ей герой наш кратко рассказал
Все, что в его нелегкой жизни было.
«А где же старика ты потерял?» —
Задумчивая Саният спросила.

«Свидетель Бог! Я старика искал,
И окликал, и ждал его немало.
Мне отвечало только эхо скал.
Нет! Не пойму!» — и замолчал устало.

Старуха пододвинулась к нему:
«Ислам, ты одинокий, как вершина,
Почти ровесник сыну моему!
Он умер в раннем детстве. Будь мне сыном.

И я (не скрою), словно перст, одна,
Наверно жизни путь окончу скоро.
Испили чашу горечи до дна
С тобою мы. Останься, будь опорой

Мне в старости. Ты тоже одинок.
Нас вместе свел с тобою сам Всевышний.
Я стану матерью тебе, сынок!»
Где все понятно — там слова излишни.

Ислам молчал. А что он мог сказать,
У странного смятения во власти,
Он, никогда не знавший слова мать,
Не испытавший материнской ласки.

Ждала его ответа Саният
В глазах с раздумий горестным туманом,
И он, печально поднимая взгляд,
Ответил хрипло: «Я согласен... нана[5]!»

Нет, не вскочила радостно она,
А поднялась спокойно, помолчала.
«Теперь и я, сынок мой, не одна,» —
Она Исламу ласково сказала,

Добавила: — Пока ты спал, сынок,
Я кашу кукурузную сварила.
Хотела снять с повозки сундучок,
Но не смогла: тяжел, мне не по силам.

Сними его и занеси сюда.
Быть может, тот старик за ним вернется.
А в сумке — сыр, и сискал, и вода.
Старик запаслив был, как мне сдается.

Старик, как приведение пропал,
Ты сутки ждал его на том же месте. I
И ты ничем себя не запятнал,
Ни своего достоинства, ни чести.

Чужие вещи в дом наш занеси...»
Ислам вернулся. Сундучок, тяжелый!
В нем камни, что ли? «Нана, принеси
Топор. Посмотрим, что же в нем такое, —

Ислам старался, вытирая пот. —
Ну и замки! Сталь топора прогнулась».
Еще одно усилие — и вот
С коротким скрипом крышка распахнулась,

Мешочки. Все из серого холста.
Всего их десять. Саният — Исламу:
«Сынок, открой! Все это неспроста!» —
И указала на один глазами.

Ислам шнурок из шелка развязал,
Перевернул, не сон ли это? Или...
Похожие на маленький сискал,
Монеты из мешочка заструились.

Ислам взглянул на названную мать:
«Ведь это, нана[6], золото?! Не так ли?»
Та удивленно силилась понять:
«Сокровища?! В моей унылой сакле?!
Весь бедный двор мой, чем владею я,
Не стоит и одной такой монеты!»

Второй мешочек, третий, а струя
Монет тяжелых сыпалась при этом.
Они вдвоем над грудой золотой
Безмолвно и растерянно стояли.

И Саният промолвила: «Постой,
Сынок, не тайну ль мы с тобой узнали.
Старик, что встретился тебе в пути,
Которого ты потерял в дороге,

Не был ли это ангел во плоти,
К тебе с богатством посланный от Бога
За все страданья, что ты перенес?»
Ислам добавил: «Может, это — чудо?!

А вдруг старик вернется?! Вот вопрос, —
И посмотрел на золотую груду. —
Давай-ка, нана, это все пока
Оставим. Пусть лежит в укромном месте,

Пока, быть может, мы от старика
По воле Бога не получим вести.
Ведь не иголка, нана, человек,
Чтоб затеряться, словно в стоге сена,
У нас в горах...» . А дней размерен бег,

Спокойно, без особой перемены
Прошло полгода. Пролетел и год,
И Саният Исламу стала наной,
А он ей сыном. Ну а старец тот
Исчез бесследно, словно в воду канул.

Жилось им, прямо скажем, не легко.
Чурек[7] в горах всегда давался потом.
И было поле их невелико,
И урожай не стоил всей работы.

И вот однажды вечером, когда
Они вдвоем сидели у порога,
Сказала мать: «А может, не беда,
Сынок, коль денег мы займем немного?

Полста овец возьмем в Итум-Кале[8].
У нас с тобой за три-четыре года
Отара будет, будет на столе
Жижиг-галнаш. А то чурек да воду

Мы чаще видим. Что там, с каждым днем
В долги влезаем к мельнику Имхоже,
А деньги мы со временем вернем,
Точнее, снова в сундучок положим».

«Ну что же, нана, — он вздохнул слегка, -
Конечно, ты права. Бери, коль надо.
Ведь мы вернем же деньги старика!»
А Саният, она была так рада,

Что нищета отступит наконец,
С улыбкой в саклю их придет достаток.
В Итум-Кале купил себе овец
Ислам и возвратился он к закату,

И снова потекли в заботах дни.
Плодились овцы. Разрослась отара.
Вернули деньги старика они.
Три долгих года не промчались даром

Ислам огородил, расширил двор,
Возвел из камня башню родовую,
Кошару выстроил на склоне гор,
Совсем недавно заложил другую.

--------------------------------------------
[1] Лепешка из пшеничной или кукурузной муки
[2] Лепешка их кукурузной муки
[3] Чеченское национальное блюдо,
мясо с галушками и с чесночной приправой.
[4] Мясной бульон
[5] Мать, мама (чеченск.)
[6] Мама, мать (чеченск.)
[7] Здесь – хлеб (тюркск.)
[8] Большое село на юге Чечни

Добавлено (31.12.2009, 12:52)
---------------------------------------------
И вот однажды, все свои дела
По дому кончив, Саният присела.
«Ислам, мне плохо», — сына позвала
И тихо так, без стона, умерла.
Душа ее, как птица, отлетела.

И у Ислама на висках седин
Прибавилось, наверное, до срока.
Опять, опять остался он один
По воле все того же злого рока.

Семь дней прошло. Прошло полгода. Год.
Отметил он все даты до единой[1],
Благодарил его аульный сход
За то, что сделал он по долгу сына.

Закон существования суров:
Живые смертны со времен Адама.
Ушла старушка в лучший из миров,
Оставив в одиночестве Ислама.

Сменялись ночи, уходили дни
В работе от рассвета до заката.
В ауле, не имеющий родни
Он забывал про все свои утраты...

Абубакар. Фатима. Звон клинков.
Глаза врага покрыты смертной тенью.
И — каторга, железный стук оков.
Он помнил все до каждого мгновенья.

Свобода, возвращение в аул,
А друг его покинул и оставил,
Старик пропавший... Громкий стук вернул
Ислама снова к этой грустной яви.

Опять в ворота повторился стук.
Ислам к калитке подошел устало.
Открыл спокойно. Опершись на сук,
С цветастой торбой нищенка стояла

Потухший взгляд, согбенная спина,
Морщины все лицо избороздили.
«Сынок, я так устала, и больна,
И голодна, и на исходе силы.

Не откажи мне, добрый человек,
Во имя всех святых в куске чурека.
Аллах, хозяин, да продлит твой век,
И угол бы мне только для ночлега»,

Ислам ответил: «Что же, проходи.
Мой дом открыт и радости, и бедам.
Ведь сказано: «Уставшего введи
В свой дом», — таков обычай наших дедов.

Чурек и соль принадлежат тому,
Кто голоден, а гостю дверь открыта,
Мой стол не беден, там, где одному
В достатке сискал — двое будут сыты...»

Поужинала нищенка. Потом
У очага на истанге[2] уснула.
И поднялась с зарей, когда в густом
Тумане сакли горного аула

Едва виднелись. Разожгла очаг,
Над ним котел подвесила с водою,
Двор подмела. И первого луча
Пробились блики, белой полосою

Туман в ущелье начал оседать.
Ислам проснулся. Видит, побирушка
По дому продолжает хлопотать.
Подумал: «Беспокойная старушка.

Согрелась, видно, за ночь у огня,
Хоть к старости все тяжелее годы.
Пусть остается — не объест меня.
Что нам делить: чурек и воду?!»

За завтраком старушка завела
На ту же тему разговор с Исламом:
«Мне трудно жить без своего угла
И тело непослушнее с годами,

И глаз все хуже видит, а в горах
Дороги стали уже, да и круче.
Одно, одно спасение — Аллах!»
Ислам сидел и слушал. Черной тучей

Ему своя представилась судьба.
Видать, у этой нищенки не лучше.
«Как звать тебя?». Она в ответ: «Диба».
Ислам в глаза ей прямо глянул: «Слушай!

Я одинок и ты совсем одна.
Что говорить — не молода годами.
Когда устало горбится спина,
То старость, говорят, не за горами.

О прошлом лишь не спрашивай меня,
И я не слишком жил легко на свете.
Печаль и боль у моего огня
Нередки были. Что тебе ответить?

Не беден я. Отара есть овец,
Коровы две и конь хороший тоже.
Своим трудом нажил. И наконец
Вот этот дом. Останься, если можешь».

«Не мало я, — она ему в ответ, —
Намаялась, по свету нашаталась
За подаяньем. Этот белый свет
Не так уж ласков...» И Диба осталась.

И вот, когда весенние ветра
По горным склонам ласково подули,
Она сказала как-то: «Не пора
Тебя женить? Нет девушек в ауле?»

Ислам смутился: «Отчего же, есть! —
И помолчал, сцепивши руки плотно. —
Но только им не позволяет честь
Свести судьбу свою со мной, безродным».

«Ислам, не мусульманин разве ты? —
Повысив голос, вскинулась старуха, —
Не меньшей доброты и красоты
Мы девушку найдем, клянусь я Нухой[3],

Чем их девчонки. Мы с тобой найдем!
Здоров, не беден и пригож собою.
Не подобает в возрасте твоем
Быть холостым. Уж я чего-то стою.

Ты не смотри, что я уже стара,
И возрастом больна, и так убога,
Нет, не одна крутая мне гора
Еще, сынок, по силам, слава Богу.

Я исходила вдоль и поперек
Чечню и знаю многие аулы.
И отыщу невесту, видит Бог,
Хорошую. Тебе бы приглянулась!»

Ислам с улыбкой ей в ответ: «Диба,
Ну что ж, найди. Пожалуй, я не против.
Меня ничем не удивит судьба
Уже на этом белом свете вроде.

За красотою больно не гонюсь —
Была б добра. Ведь мне уже за сорок.
А юным ни к чему мужчина, жизнь
Которого уже идет под гору».

«Нет, не скажи, Ислам. Совсем не так.
Мужчина только к сорока вступает
В мужскую стать, а женщина — как мак:
Поспешно расцветет и отцветает».

Поутру рано, взяв свою суму,
Неторопливо помолившись Богу,
А заодно устазу[4] своему,
Диба отправилась в дорогу.

-----------------------------------------
[1] Имеется в виду «поминки»
[2] Войлочный ковер
[3] Ной, библейский пророк
[4] Шейх, который принимает исповедь, веру.

Добавлено (31.12.2009, 12:52)
---------------------------------------------
А ты напрасно время не теряй.
В Итум-Кале возьми все то, что надо
Для свадьбы. Дел-то через край.
Ислам, сынок, я счастлива и рада!

Ислам, ты не смотри, что я стара,
На свадьбе непременно я станцую,
Ах, дура старая, ведь нам пора
Теперь на отдых». В комнату другую

Ушла Диба. И день настал опять.
И, горестную юность вспоминая,
Ислам решил кого-нибудь послать
К Али, его на свадьбу приглашая.

«Пусть через долгих, горьких двадцать лет
Передо мною не открыл он двери,
Пусть проводить меня не вышел вслед,
Но в то, что дружбу предал он, не верю?

Он, друг один единственный, Али,
На свадьбу не приехать? Нет, не может!» —
Так думал наш Ислам, а мысли шли
Усталым скакуном под тяжкой ношей.

Как самобытны и прекрасны вы,
Чеченского обычая узоры.
На чистом фоне вечной синевы
Светло и грозно проступали горы.

В упряжке — пара вороных коней,
Живое пламя молнии — не кони.
Узка дорога горная, по ней
Везли домой невесту в фаэтоне.

А впереди джигит на скануне
Гарцует: «Меттах доула!»[1] — и кружится,
Поднимет скакуна на крутизне
Вдруг на дыбки, и вниз рванется птицей.

За фаэтоном, рядом по бокам,
Шутя, перекликаются джигиты,
Покоя не давая рысакам,
Как полагается, невесты свита.

Вот и аул. Невесту вводят в дом,
Который ей теперь родимым станет.
Стол тамады поставили, потом
Кольцом веселым стали аульчане—

Таков обычай. Тамада взглянул
Вокруг себя на радостные лица:
«Сегодня к нам сноха пришла в аул,
Покажем, как умеем веселиться!

Зурна, играй! И бубен пусть звучит,
Чтоб разносило по ущельям эхо.
И пусть, друзья, ничто не омрачит
Наш добрый праздник радости и смеха!»

И вот выходит в круг седой джигит
Походкой барса, с талией осиной.
Орлом на юных девушек глядит,
На бровь папаху черную надвинув.

Он сделал круг. И вот за ним вослед
Плывет горянка, крылья рук раскинув,
А ритм лезгинки все быстрее. Нет,
Не уступают юности седины.

Ислам (жених)[2] смотрел издалека
На доброе веселье и по кругу
Все лица взглядом обошел, пока
Не понял, что на свадьбе нету друга.

Мрачнел в своих раздумиях Ислам.
Но там, где нет огня, как говорится,
Обед не сваришь. За седой Башлам[3]
Успело солнце золотое скрыться.

Замолкли бубен и напев зурны.
Прощаясь, гости разошлись устало
По саклям на ночь. Песня старины
Вдруг где-то тихо, тихо зазвучала.

Не помнивший ни мать и ни отца,
Всю жизнь свою прожив в сиротской доле,
Не мог представить голоса, лица
Родителей своих. Не оттого ли

Была утрата друга тяжела,
Надежного, единственного друга,
А был Али надежен, как скала,
И горше от того была разлука

Ислама с ним... В ущелье ночь ушла.
И снова, волны радужного света
Рассвет, раскинув радужно крыла,
Послал на землю. За аулом где-то

Раздался вдруг истошный лай собак,
Как поняла Диба, недружелюбный.
Подумала: «Видать, в аул чужой
Заехал. Догадаться здесь нетрудно».

Раздался добрый стук подков, и вот
Взметнулся над аулом лай собачий.
Все ближе конский топот у ворот
И громкий стук. «К нам гости, не иначе, —

Диба сказала: — Открывай, Ислам».
И сразу же в открытые ворота—
Три всадника. Один из них: «Салам
Алейкум, друг. Растерян отчего ты?1

Не узнаешь? Конечно! Годы шли
Так быстро, седины не убавляя,
Ведь я — твой друг, шароевец Али.
Ты рад приезду моему, я знаю».

Ислам стоял растерянно, но вмиг
С улыбкою промолвил: «Гость — от Бога, —
Шагнул навстречу, к стремени приник: —
Да будет мирною твоя дорога,

Не сразу я узнал тебя, Али1
Ведь нас обоих время изменило.
Сходи с коня. Товарищам вели
Войти в мой дом. А то, что было, — было!»

В просторной сакле, на пол постелив
Цветастые истанги, полулежа,
Ислам и гости разговор вели
Степенно, но былое не тревожа.

Ислам поведал другу своему
Все до конца от самого начала.
Закончил: «Что тебя я обниму
Здесь у себя, мне верилось так мало».

«А почему?!» — Али взглянул в упор
На друга. Тот в ответ: «Не ясно, что ли?»
«Ну что ж, Ислам, — Али потупил взор,
Вдруг потемневший от мгновенной боли. —

Ты думаешь, что я никчемный друг?
Я не ошибся в этом? Говори же!»
Ислам, не расцепив сведенных рук:
«За что хвалить тебя — пока не вижу».

----------------------------------------------------
[1] Шевелись (чеченск.)
[2] У вайнахов жених отсутствует на своей свадьбе
[3] гора Казбек

Добавлено (31.12.2009, 12:53)
---------------------------------------------
«Ну что же, друг мой, выслушай меня, —
Али взглянул спокойно на Ислама, —
Бывает и у доброго
Коня характер непослушный и упрямый.

Я буду краток. У моих ворот
Ты простоял и долго, и упорно.
С надеждою так путник ищет брод
С отчаяньем немым в потоке горном.

Не потому, Ислам, я не впустил
В свой дом тебя, единственного друга,
(За что меня ты, вижу, не простил),
Причиною тому -— моя супруга,

Фатима. Да, та самая, она!
Я помню, вы друг друга так любили.
Не знал я ни покоя и ни сна,
Переживанья все во мне убили.

Твоя беда. Прошло немало дней,
Джигитов много сваталось к Фатиме.
Но ни один, кто б был по сердцу ей,
Так и не отыскался между ними.

Беда всегда приходит не одна,
И как-то злые языки в ауле
Пустили о Фатиме слух: «Она
Не хочет, чтоб родителям вернули

Ее (причину вслух не говорят)
Обратно после первой брачной ночи
(Когда надежды все в душе сгорят,
О счастье помышляется не очень).

А ей, подумай, было каково,
Оговоренной языками злыми
И без вины испачканной молвой?
И я, Ислам, женился на Фатиме.

А девушке, которую любил,
Вернул кольцо залога, — предал, словом!
И в сердце к ней любовь свою убил.
Ты был мне друг, и я не допустил,
Чтобы Фатима вышла за другого.

По этот день она живет со мной,
Двух дочерей мне родила и сына,
Считается законною женой,
Но в отношеньях... холоднее льдины.

И, взгляд сурово с друга не сводя,
Али продолжил, вспоминая что-то: —
Поэтому, Ислам, тебя щадя,
Перед тобою запер я ворота.

Для друга горек отлученья миг!
Второе... Помнишь (как не помнить это),
Когда тебя в пути догнал старик
В повозке и исчез вдруг на рассвете,

Оставив и повозку, и осла.
В повозке сыр, вода и два чурека,
Коса, топор, и, помнится, была
Старинная коробка из ореха,

Точней — в чеканке бронзовой ларец.
В нем золото. — Али поднял на друг
Глаза. — Ну а старик был мой отец...
Ну что ж, людей меняет жизни вьюга.

Старуха, приютившая тогда
Тебя под кров свой, прожила недолго,
Ты вновь один. Опять твоя беда
В моей душе завыла серым волком,

А через месяц или через два
К тебе во двор старуха постучалась.
Скажу, не тратя попусту слова:
Она с тобою жить, Ислам, осталась.

Сердца друзей всегда должны внимать
Друг другу — это заповедь вайнахов...
Ислам, Диба — моя родная мать.
Но и твоя теперь, клянусь Аллахом!

И третье... Я приехал не, вчера,
В день ловзара[1], мой друг, а лишь сегодня.
Причину хочешь знать? Моя сестра —
Твоя невеста. Потому не входит

Она сюда. Ведь ты теперь мне зять,
Не только друг. Поэтому, пожалуй,
Передо мной ты мог бы и стоять![2]
Но наша дружба только крепче стала

От этого родства. Теперь, Ислам,
Определить ты можешь верность друга
Не по словам, наверно, а делам
Моим. И дай... в последний раз мне руку[3].

Куда ни денься, что ни говори,
А зять — есть зять, таков закон адата.
И в память дружбы нашей — вот, бери
Кинжал из атагинского булата[4].

И дружба наша долгая сама
Была подобна этому кинжалу:
Как он, и обоюдна и пряма,
И в трудный час надежна, словно скалы.

Последнее... Абубакара род
Высокомерен, но не любит долга.
Отец Абубакара целый год,
Как ты ушел, поглядывая волком

И на меня, ходил. Но жизни нить
В сердцах латала горестные раны,
И я, мой друг, тебя освободить
От крови той, поклялся на Коране.

Четыре раза мы с моим отцом
К нему водили стариков аула,
И только в пятый раз в конце концов
Звезда твоей судьбы нам улыбнулась —

Простил тебя Абубакара род.
За кровь, что пролил ты, мы заплатили.
И за тебя стоял аульный сход:
Что не во всем ты виноват, — решили.

И потому лишь ты ушел живой
В тот грустный день из нашего аула,
Когда вернулся с каторги домой.
Но, слава Богу, все уже минуло».

Ислам принял в безмолвии клинок...
О, в этот миг молчанье лучше слова.
Пойми, читатель, что сказать он мог?
И потому молчал, молчал сурово.

Вошла Диба, тревоги не тая,
И на Ислама ласково взглянула:
«Вот, просьбу сына выполнила я,
Теперь уйду из вашего аула»,

Ислам сидел, не в силах просто встать,
Поступки друга осознать не в силах,
Не может все молчание сказать!
И память сердца в нем заговорила,

О горцев речь, не ты ль всегда была
В немногословии неоспоримой:
«Как два крыла у одного орла,
Али, с тобою мы неразделимы! —

Ислам вздохнул: — Сказать и не сказать,
Сейчас уже значенья не имеет.
Но так же верность в дружбе доказать
Не только жизнью — смертью не сумею.

А золото, что ты оставил мне,
Мне помогло и честно послужило.
Теперь могу вернуть его вдвойне!»
Али в ответ: «Верни мне, сколько было

Тобою взято в долг. Не ростовщик
Же я в конце концов. — Заулыбался: --
Пожалуй, нам пора домой.
Старик, наверное, давно меня заждался...»

И мне рассказ заканчивать пора —
Земля моих отцов, надежды память,
Где понапрасну слов не говорят
И ярче солнца в сердце дружбы пламя,

К орлиным гнездам ввысь уходит склон,
Почти до голубого небосвода.
Стареет мир в кипении времен,
Но ты все молодеешь год от года,

Родимый край! Пусть чередою дни
Уходят в вечность золотым потоком:
Ты в дружбе верность бережно храни,
Как талисман и как зеницу ока.

Все выше над тобою небеса,
Вершины гор твоих все белоснежной,
И памяти седые паруса
Надеждой наполняет ветер вешний.

Опережая грозные века,
Рванулись в небо грозных башен стены,
Как будто чья-то мощная рука
Их вырывает из немого плена

Овеянных легендами времен,
Где были свет и мрак, но больше — мрака..
Как день высок, как лучезарен склон!
И ветерок раскачивает маки.

Слепят голубизною небеса,
Вершины в час рассвета белоснежней.
И памяти седые паруса
Надеждой наполняет ветер вешний.

--------------------------------------------------
[1] Свадьба
[2] По горским обычаям зять не может сесть в присутствии старших родственников жены
[3] согласно вайнахским обычаям, зять редко видится со старшими родственниками жены
[4] Булат, сработанный мастерами в чеченском селе Атаги, ценился на всем Кавказе

Добавлено (31.12.2009, 13:00)
---------------------------------------------

ПЕСНЯ ДЕВОЧКИ

Пыль и зной... Июль Урус-Мартана.
У досчатых стареньких ворот.
Рот прикрыв ладошкой, словно рану.
Маленькая девочка поет:

- Вай, как много в небе самолетов.
Что немил, порою, белый свет.
Вай как много в этих самолетах
Бомб и пулеметов и ракет.

Эй, война, ну разве это мало,
Чтоб ослепло сердце от тоски...
У меня весной убило маму -
Взрывом разорвало на куски.

Без меня ее похоронили...
Я ведь тоже ранена была,
И теперь она лежит в могиле...
А меня с собою не взяла...

Вот и сплю я без нее, родимой.
На поднаре нашем с уголка...
Только вот у 6абушки Фатимы
Не такая мягкая рука.

Помнишь, я поговорив немного
Засыпала на твоей груди...
А теперь мне так здесь одиноко!
Мамочка родная, приходи!

У калитки реечной напротив
Я сажусь (куда-то все идут!)
И пою, а дяди или тети
Мне за это денежку дают.

Кто-то посылает телеграммы.
Кто-то ждет ответа, кто-то - нет.
Дедушка сказал мне, что до мамы
Стоит слишком дорого билет.

Может, много это или мало,
(Да и люди: кто добрей, кто злей)
В мамин кошелек насобирала
Я уже четырнадцать рублей

Рядом с мамой быть - такое благо
Две мои подружки с мамой спят
Возвратись!.. И я не буду плакать
Мама!.. Буду слушаться тебя...

Поднялась... На небо посмотрела
Символом несбыточной мечты -
Возврати мне маму, ва Сан Дела.
Это можешь сделать только ты.

Я стоял, опустошенный духом.
От певуньи той невдалеке...
Словно перешептывались, глухо,
Две монетки у меня в руке.

Там, где спор за жизнь со смертью начат,
Девочке, открывшей в вечность дверь.
Я-то знал, что ничего не значат
Миллиарды долларов теперь.

Девочке, поверившей упрямо.
Что бывают в мире чудеса,
Я солгал - к тебе вернется мама!
Но не солгала моя слеза...

Что поделать... Зной Урус-Мартана...
У давно некрашенных ворот.
Рот прикрыв ладошкой, словно рану
Девочка о матери поет.

Пощади, мучителъная Лира.
Ты же знаешь (Это смерти суть!).
Что ценою всех сокровищ мира
Маму для девчушки не вернуть!

_________________________________________________